Метонимия, как разновидность поэтического тропа

Давным-давно, задолго до нашей эры, написал Аристотель свою «Поэтику» - один из первых известных нам учебников стихосложения, попытавшись упорядоченно изложить нормы и правила написания стихов, но мало, что изменилось с тех пор, несмотря на то, что нормы и правила, систематизированные и изложенные великим философом, должны быть усвоены уже, подобно математическим аксиомам, подобно положениям формальной логики, создателем которой является он же, Аристотель. Нет, не усвоены эти нормы и правила до сих пор, несмотря на то, что вся поэтическая терминология на девяносто процентов является заимствованной из древнегреческого языка и, следовательно, понятия, обозначаемые этими терминами, существовали тогда же, когда жил и творил великий философ Аристотель. Уже тогда существовали, стилистические фигуры, названные метафорой, метонимией, синекдохой, эпитетом, но до сих пор не только дилетанты, но и называющие себя мастерами литераторы иногда удивляются, возмущаются, недоумевают, встречаясь с использованием данных стилистических фигур или тропов на практике.

Сразу оговоримся, что использование тропов (общее наименование слов или оборотов речи в переносном, иносказательном значении – сравнений, эпитетов, метафор, литот, гипербол, симфор, синекдох и др.) не является обязательным признаком поэтической речи, что стихи без таковых элементов, в котором все слова и выражения используются в их прямом, непосредственном значении, называются автологическими и существуют наряду со стихами металогическими, т.е. написанными с использованием метафор, сравнений, эпитетов и др., в творчестве любого крупного поэта.

Вот пример первой строфы стихотворения, выдержанного в ясном автологическом стиле, обладающего исключительной реалистической прозрачностью:

Михаил Лермонтов ЗАВЕЩАНИЕ Наедине с тобою, брат, Хотел бы я побыть: На свете мало, говорят, Мне остается жить! Поедешь скоро ты домой: Смотри ж... Да что? моей судьбой, Сказать по правде, очень Никто не озабочен...

Значит ли это, что Михаил Юрьевич избегал использования тропов, то есть металогической, или фигуральной, речи? Конечно, нет! Следует повторить еще раз и подчеркнуть красной жирной чертой, что автология сосуществует с металогией в творчестве каждого крупного поэта, и попытки противопоставлять первое второму являются грубыми искажениями реального положения вещей.

Стихи, написанные в автологическом стиле, необходимо отличать от продуктов механического переложения элементарной прозы в стихи, т.е. от образчиков примитивной прозаической речи, обладающей внешними признаками стиха (размер, рифма). От стихов, написанных в автологическом стиле, будет отличаться и художественная ритмическая проза, но в этом случае грань между первым и вторым тонка до прозрачности, настолько тонка, что до сих пор является предметом дискуссий и исследований на самом высоком уровне. Мы не будем останавливаться на автологических стихах сейчас, когда решили порассуждать о метафорах и метонимиях, то есть элементах не автологических, а наоборот, металогических стихов, которые распространены намного больше, нежели их антипод - автологические стихи. Для чего же необходимо использование тропов в поэтической речи? Теория тропа разработана еще античными теоретиками, в частности Квинтилианом, который писал, что за счет употребления тропов происходит «обогащение значения», так как слово употребляется таким образом, чтобы заиграли и прямой, и переносные его смыслы.

Начнем с такой разновидности художественных тропов как МЕТОНИМИЯ, т.е. «переименование» в буквальном переводе с греческого.

Метонимия отличается от метафоры тем, что метафора перефразируется в сравнение при помощи подсобных слов КАК БЫ, ВРОДЕ, ПОДОБНО, СЛОВНО и т.п., а метонимию преобразовать в сравнение невозможно, потому что метонимия строится не по принципу сходства, а про принципу смежности, т. е. «на основании близких и легко понимаемых отношений, в которых находятся между собою данные предметы. Таким образом, метонимия основывается на взаимной связи или родстве понятий». (Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон «Энциклопедический словарь»)

В интернете можно обнаружить много определений данного термина - не только в работах по теории поэзии, но и в работах философов, психологов и проч. Различен так же и подход разных авторов к классификации метонимий. Вот некоторые ссылки на дефиниции метонимии:

Мы же приведем здесь определение и классификацию на виды метонимии, данные в "ПОЭТИЧЕСКОМ СЛОВАРЕ" А. Квятковского, потому что в полном объёме в интернете его нет, да и сама книга, изданная в 1966 г. издательством "Советская энциклопедия", является библиографической редкостью.

Цитата:

МЕТОНИМИЯ – распространенный поэтический троп, замена слова или понятия другим словом, имеющим причинную связь с первым.

Существует несколько видов метонимии, наиболее употребительны следующие:

Читал охотно АПУЛЕЯ (вместо: книгу Апулея «Золотой осел») А Цицерона не читал. А. Пушкин

Жаль, что во сне заводим спор о Ницше, о гринбергах, о Гессе и т.п. (Юлия Вольт «Пропавшему без вести»)

2) Или, наоборот, УПОМИНАНИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ИЛИ БИОГРАФИЧЕСКИХ ДЕТАЛЕЙ, ПО КОТОРЫМ УГАДЫВАЕТСЯ ДАННЫЙ АВТОР (ИЛИ ОСОБА)

Скоро сам узнаешь в школе, Как АРХАНГЕЛЬСКИЙ МУЖИК (т.е. Ломоносов) По своей и Божьей воле Стал разумен и велик. (Н. Некрасов)

3) УКАЗАНИЕ НА ПРИЗНАКИ ЛИЦА ИЛИ ПРЕДМЕТА ВМЕСТО УПОМИНАНИЯ САМОГО ЛИЦА ИЛИ ПРЕДМЕТА (НАИБОЛЕЕ ЧАСТО ВСТРЕЧАЮЩАЯСЯ В ПОЭЗИИ ФОРМА МЕТОНИМИИ)

С них отражал герой безумный, Один в толпе домашних слуг, Турецкой рати приступ шумный, И бросил ШПАГУ ПОД БУНЧУК (т.е. сдался туркам) (А. Пушкин)

Только слышно на улице где-то ОДИНОКАЯ БРОДИТ ГАРМОНЬ (вместо «гармонист») (М. Исаковский)

Сидят на орбите два звездных скитальца: В ЖЕЛЕЗЕ и ЖЕСТИ их пальцы. (вместо «перчатки скафандра из железа и жести») (Листиков «Тающая планета»)

Он выменял лодку на гидрокостюм от Версаче и люки от "КУРСКА" на СТАРЫЕ ПЕСНИ О ГЛАВНОМ. (Н. Воронцова-Юрьева, «Я думала, ты привиденье»)

В последнем примере «предметами» являются две сенсации – трагедия подводной лодки «КУРСК» и развлекательная телепередача «СТАРЫЕ ПЕСНИ О ГЛАВНОМ». И то, и другое имело высокий общественный резонанс, но, по мнению автора стихотворения, интерес к развлекательным зрелищам в современном обществе выше, чем к трагедиям. Это сродни метонимии в стихотворении Блока «На железной дороге»:

Молчали ЖЕЛТЫЕ И СИНИЕ. В ЗЕЛЕНЫХ плакали и пели.

Вагоны 3-го класса были зелёного цвета. Под цветами вагонов подразумеваются слои общества. Таким образом, под «Курском» и «Песнями» подразумеваются конкретные процессы в современном обществе, обозначенные метонимически, т.к. подтекст, второй план создается не за счет сходства, а путем переноса с глобальных общественных явлений, на конкретные события.

Коктейлем ЕЛИ с АПЕЛЬСИНОМ омыты стены и уста. (Михаил Гофайзен «Два рождества, два новых года...»)

В данном случае под «елью» и «апельсином» подразумевается их запах, т.е. имеет место обратный метонимический перенос со свойства предмета на сам предмет.

4) ПЕРЕНЕСЕНИЕ СВОЙСТВ ИЛИ ДЕЙСТВИЙ ПРЕДМЕТА НА ДРУГОЙ ПРЕДМЕТ, ПРИ ПОМОЩИ КОТОРОГО ЭТИ СВОЙСТВА И ДЕЙСТВИЯ ОБНАРУЖИВАЮТСЯ

Шипенье ПЕНИСТЫХ БОКАЛОВ (вместо пенящегося вина в бокалах) (А. Пушкин «Медный всадник»)

Гирей сидел, потупя взор, ЯНТАРЬ в устах его дымился (вместо «янтарная трубка») (А. Пушкин «Бахчисарайский фонтан»)

Этот тип метонимии представляет собой сдвиг в значении признаковых слов (прилагательных и глаголов), основанный на смежности характеризуемых ими предметов (вторичная метонимизация значения); ср. «выутюженный костюм» и «выутюженный молодой человек»; ср. также расширение сочетаемости определений, вызванное смысловой близостью определяемых имен: «дерзкое выражение глаз», «дерзкий взгляд», «дерзкие глаза», «дерзкий лорнет»; напр.: «Я навел на нее лорнет и заметил, что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку» (М. Лермонтов), где прилагательное «дерзкий» характеризует действующее лицо, а не орудие действия. Это можно проиллюстрировать следующим примером:

Судак веление судачье глухонемыми плавниками мне промаячит… (Юлия Вольт «Судьба судила…»)

Эпитет «глухонемые» здесь метонимичен, поскольку характеризует не «плавники», а «судака», жестикулирующего плавниками, словно сурдопереводчик на экране телевизора. Здесь мы имеем дело со сложной образной конструкцией, где «судак» метафорически уподобляется глухонемому, его плавники – рукам, а затем «плавники» посредством метонимии приобретают характеристику исходной метафоры. Генезис данной метонимии очевиден, выводится она из устойчивого словосочетания, из ходовой метонимии четвертого вида «немые губы», употребляемого, в частности, в смысле «губы немого», следовательно, «глухонемые плавники» - «плавники глухонемого».

5) СИНЕКДОХА – ПЕРЕНЕСЕНИЕ НАИМЕНОВАНИЯ ЧАСТИ ПРЕДМЕТА НА ЦЕЛОЕ И НАОБОРОТ, ПЕРЕНОС НАИМЕНОВАНИЯ ЦЕЛОГО НА ЕГО ЧАСТЬ.

Все флаги в гости будут к нам (вместо «корабли») (А. Пушкин)

И слышно было до рассвета Как ликовал француз. (вместо «французские солдаты») (М. Лермонтов)

Я не умел подглядывать в замОк (вместо «замочная скважина») За тем, что происходит на свободе. (В. Штокман «Проходит год...»)

Двум разновидностям синекдохи соответствуют латинские выражения pars pro toto - «часть вместо целого» и totum pro parte - «целое вместо части». Синекдоха pars pro toto идентифицирует объект путем указания на его характерную деталь (например: «борода» - обращение к бородатому человеку). Употребление синекдохи в разговорной речи обусловлено ситуацией, для правильного ее восприятия необходимо, чтобы объект переноса значений находился в поле зрения и говорящего и слушающего. В поэтической речи употребление синекдохи требует для ее адекватного восприятия использования общеизвестных или заранее введенных в текст деталей или атрибутов целого, которое она представляет. Так, человеку, никогда не видевшему ежа, будет непонятен смысл синекдохи: «Вот иголки и булавки выползают из-под лавки».

Отношение «часть - целое» в синекдохе проявляется в таких его разновидностях, как употребление вида вместо рода, единственного числа вместо множественного и наоборот, большое число вместо неопределенного множества (напр. на небе миллионы звезд, сто раз тебе повторять надо).

Очень часто стихотворный образ представляет собой сложную лексико-семантическую структуру и может быть интерпретирован двояко, и даже трояко. Пример тому стихотворение Лермонтова «Парус», ставший уже хрестоматийной иллюстрацией многоплановости и многозначности поэтического образа. Так, слово «парус» в этом стихотворении может быть понято одновременно и как метонимия 5-го типа - синекдоха («лодка» - «парус»), и как метонимия 3-го типа («некто в лодке» - «парус»), и как метафора («некто в море житейском» - «парус»).

При удачном применении метонимии она перерастает в СИМВОЛ, определяемый в «Поэтическом словаре» А. Квятковского как «многозначный, предметный образ, объединяющий (связующий) собой разные планы воспроизводимой художником действительности на основе их существенной общности, родственности».

Рассмотрим метонимию 3-го типа из стихотворения Елены Кабардиной «Женщина в Интернете»:

…и найду позабытый под стёклышком ФАНТИК, в прошлом веке секретно зарытый в саду…

В данном стихотворении «фантик … секретно зарытый в саду» - метонимия, в которой под «фантиком» подразумеваются детские мечты о чистом и светлом, о таинстве любви и дружбы, секрет, которым можно поделится только с кем-то очень близким. Так абстрактное «детство» со всей глубиной его значений, метонимически переносится на «фантик» - атрибут детской игры в «секретики», превращая его в емкий и глубокий СИМВОЛ.

И еще один пример многозначности метонимического образа:

Со ступней снять копытца, А с плеч – карнавал домино. (Юлия Вольт «Разорвать бы…»)

Так, «копытца» в процитированном выше стихотворении можно интерпретировать как ходовую метафору: КОПЫТА - туфли на высокой толстой подошве (ср.: «И, наконец, в самом низу - в том месте, где у людей обычно начинается стопа, у неё очутились непропорционально большие туфли-“копыта” с откидными стельками» - А. Чепурной «Ромео и Джульета»), и в то же время как метонимию (синекдоху), где на «копытца» переносятся свойства «чертёнка», которого вынуждена играть лирическая героиня, опутанная «веригами интриг». Развитие этого образа происходит в следующей строке, так же метонимической, в которой мефистофельские качества переносятся на его атрибут – чёрный плащ домино.

Поэт не всегда создаёт новые метафоры и метонимии, часто он подслушивает их в живой речи, которая звучит на улицах городов, в телевизионных репортажах и в газетных публикациях, ведь метонимия – это не искусственный приём, не выдумка древнегреческих философов, поэтов и ораторов, а лингвистическое явление, присущее каждому языку. Язык – это не застывшее аморфное вещество и не жестко заданный механизм с раз и навсегда пригнанными деталями, а открытая система, живой организм, который развивается, изменяясь и приспосабливаясь к внешним условиям и подчиняясь своей внутренней логике. Метонимия является одним из факторов словообразовательного процесса. В результате метонимических переносов у слова появляются новые значения. Так, слова обозначающие действия получают предметное значение и используются для обозначения результата или места действия: «сочинение», «рассказ», «произведение», «посев», «сидение». Таким образом, метонимия способствует развитию лексики. Процесс этот сложен и порой длится веками, обогащая одно и то же слово все новыми и новыми значениями. В качестве примера можно привести слово «узел», которое еще в древние времена путем переноса приобрело значение завязанных в прямоугольный кусок материи предметов. Но развитие значения слова «узел» на этом не закончилось, и на сегодняшний день словарями зафиксированы, например, следующие его «метонимические» значения: место пересечения, схождения линий, дорог, рек и т.п.; важный пункт сосредоточения чего-либо; часть механизма, представляющая собою соединение тесно взаимодействующих деталей.

Метонимия позволяет экономить речевые усилия, поскольку предоставляет возможность заменять описательную конструкцию одним словом: «стадион» вместо «болельщики, сидящие на стадионе», «ранний Рембрандт» вместо «Рембрандт раннего периода своего творчества». Этим свойством объясняется широкое распространение метонимии в повседневной разговорной, речи. Мы употребляем метонимии, зачастую даже не отдавая себе в этом отчета. Например: выпить кружку (вместо «кружку пива»), читать Сорокина (вместо «книгу Сорокина»), на столе стоит фарфор (вместо «посуда из фарфора»), в кармане позвякивает медь (вместо «медные монеты»), лекарство от головы (вместо «от головной боли»).

Ходовые метонимии , такие, как «копыта» в значение «туфли» из приведенного выше стихотворения Ю. Вольт не зафиксированы в словарях и не носят нормативного характера, но функционируют в разговорной речи.

Бытовые метонимии , возникшие в результате метонимического переноса и закрепившиеся в языке как самостоятельные слова, обычно не имеют, второго, образного, смысла. Их значения сузились от повседневного употребления и уже не напоминают нам о своём иносказательном происхождении. Никто из нас сегодня уже не дает себе отчета в том, что слово «боль», например, в значении «скорбь, сильное душевное, а не физическое страдание» является метонимией, что прямым значением этого слова является «физическое страдание». Но, заглянув в любой толковый словарь, мы обнаружим, что регулярно используем это слово в его переносном значении, то есть в качестве метонимии. Или слово «горечь». Говоря о вкусе, о чисто физиологическом ощущении, мы используем слово в его прямом значении, но стоит нам сказать «горечь», подразумевая «огорчение», подразумевая некое тягостное чувство, и в тот же миг с нашего языка слетит то, что древние греки назвали «метонимией», то есть переименованием или кличкой, если пользоваться жаргонной лексикой.

Перефразируя слова профессора В. М. Огольцева, и бытовую, и ходовую метонимии можно отнести к устойчивым метонимиям русского языка, которые «выверены длительным общенародным опытом, поэтому... как правило, безукоризненны по своему внутреннему логическому строю и художественно-эстетическим достоинствам». Устойчивые метонимии (сравнения, эпитеты, метафоры и др. виды единиц языка как саморазвивающейся открытой системы) надо отличать от литературных штампов, которые «лишены общенародной языковой воспроизводимости и ограничены в своем употреблении узкой сферой литературно-художественной речи». Так же следует отличать бытовую метонимию, которая уже и не осознаётся как троп, от метонимии как особого стилистического приёма в художественной литературе, при котором слово или словосочетание употребляется в переносном смысле для создания стилистического эффекта. Метонимии, как стилистические фигуры поэтической речи являются результатом индивидуального творческого процесса, и позволяют авторам добиваться определенных эстетических эффектов, более ярко, адекватно и лаконично выражать эмоции, оценки и отношения.

Вот что пишет Роман Якобсон о поэзии и прозе Бориса Пастернака: «Стихи Пастернака - целое царство метонимий, очнувшихся для самостоятельного существования. Перед усталым героем живут и движутся впечатления дня, как и сам он, углубляясь в сон. Продолжая прерванное движение, само сновидение поэта тихо пробило: "Я - сновиденье о войне" [ОГ, 235]. Автор, вспоминая, рассказывает: "Я часто слышал свист тоски, не с меня начавшейся. Настигая меня с тылу, он пугал и жалобил" [ОГ, 203]. "Оно [молчание] ехало со мной, я состоял в пути при его особе и носил его форму, каждому знакомую по собственному опыту, каждым любимую" [ОГ, 226]. Изъявление предмета захватывает себе его роль. "Где-то неподалеку музицировало его стадо... Музыку сосали слепни. Вероятно, на ней дёргом ходила кожа" [ОГ, 242]. Действие и его автор приобретают равную степень конкретного существования: "Два редких алмаза розно и самостоятельно играли в глубоких гнездах этой полутемной благодати: птичка и ее чириканье" [ВП, 128]. Превращаясь в конкретный объект, абстракция одевается нейтральными аксессуарами: "Это были воздушные пути, по которым, как поезда, ежедневно отходили прямолинейные мысли Либкнехта, Ленина и немногих умов их полета" [ВП, 130]. Абстракция персонализуется ценой катахрезы: "Царила полуденная тишина. Она сносилась с тишиной простершейся внизу равнины" [ОГ, 213]. Абстракция становится ответственной за некие самостоятельные действия - и сами эти действия в свой черед делаются конкретными объектами: "Там втихомолку перемигивались лаковые ухмылки рассыхавшегося уклада" [ОГ, 204]. » (Р. О. Якобсон Заметки о прозе поэта Пастернака // Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987)

В художественной речи метонимический перенос часто не ограничивается отдельными словами, а приобретает такие сложные и развернутые формы, как РЕАЛИЗАЦИЯ МЕТОНИМИИ и РАЗВЕРНУТАЯ МЕТОНИМИЯ.

РЕАЛИЗАЦИЯ МЕТОНИМИИ имеет место, когда ходовая метонимия берётся в прямом смысле и в дальнейшем приобретает очертания реального, внеобразного предмета.

Как бы усыпить, думаю, всех людей, И во сне понаделать из них шляп и гвоздей (Листиков «Люблю»)

Листиков, большой любитель гротескного стиля, подчеркивающий в своем творчестве совместимость контрастов - реального и фантастического, комического и трагического, не может не прибегать к релизации бытовых метафор и метонимий, так как этот прием является наилучшим для придания поэтической речи гротескного оттенка. В стихотворении «Люблю» он в одной строке объединяет реализацию бытовой метонимии «шляпа» со следующей внутренней цитатой реализованной бытовой метафоры из стихотворения Тихонова: «Гвозди бы делать из этих людей. Крепче бы не было в мире гвоздей» Какую метафору реализовал Тихонов? Известно, что мы называем «железным» человека сильного, крепкого, волевого. А о происхождении метонимии «шляпа» в смысле «растяпа, неуклюжий человек» в Словаре Ушакова написано, что слово это перекочевало в обыденную речь из военного жаргона и первоначальной «шляпами» обзывали штатских, невоенных людей. Невольно, интуитивно или осознанно использовав прием реализации метонимии, Листиков не просто нарисовал гротескную, жутковатую картину, но снова оживил все смыслы и подсмыслы бытующих в нашей речи кличек и прозвищ, то есть метафор и метонимий, вызывая в нашем сознании целый ряд ассоциаций. Поэт Листиков не делит людей на пролетариат с железной волей и интеллигентов в шляпах, на штатских и военных, он только подмечает и высмеивает свойственное всем временам неуничтожимое свойство человечества делиться на своих и чужих.

Реализация метонимии и метафоры распространенное явление в современной поэзии и особенно ярко проявляется в творчестве поэтов метаметафористов, для которого характерны сложные и развернутые конструкции метонимических и метафорических переносов, когда метафора зачастую накладывается на метонимию. Так в стихотворении Алексея Парщикова одновременно имеют место два производных от слова прозрачный:

Темна причина, но ПРОЗРАЧНА бутыль пустая и петля…

Прилагательное «прозрачный» в значении «ясный, легко постижимый» является бытовым переносом по отношению к абстрактному существительному «причина» и в то же время, в соотнесении с предметным рядом «бутыль» и «петля», – реализацией этого переноса, обнаруживающей его прямое значение «позволяющий видеть насквозь».

РАЗВЕРНУТАЯ МЕТОНИМИЯ (метонимический перифраз) - целый иносказательный оборот речи, в основе которого лежит метонимия. Развернутая метонимия раскрывается на протяжении большого стихотворного отрезка или даже целого стихотворения. Вот классический пример из «Евгения Онегина»:

Он рыться не имел охоты В хронологической пыли Бытописания земли. (то есть не хотел изучать историю).

Для иллюстрации развернутой и реализованной метонимии рассмотрим два фрагмента из стихотворений Марины Цветаевой и Юлии Вольт:

И если сердце, разрываясь, Без лекаря снимает швы, - Знай, что от сердца - голова есть, И есть топор - от головы... (Марина Цветаева «Заря пылала догорая…»)

Болью переполнена - сердце, мозг горчат. (Юлия Вольт «Молния»)

Если рассматривать и четверостишие Цветаевой, и двустишие Ю. Вольт как развернутые тропы, то можно обнаружить, как меняется смысл в зависимости от смысла исходного выражения. Цветаева развернула бытовую метафору «рвать сердце», близкое, почти тождественное по смыслу с устойчивым выражением «сердечная боль», поэтому и от боли сердечной находится «лекарство» - «голова», т.е. рассудок, а Ю. Вольт разворачиваю ходовое словосочетание, одним из элементов которого является бытовая метонимия «боль», превратив «наполненность болью» в ПЕРЕполненность. И в том и в другом случае использована бытовая метонимия «сердце» как символ сосредоточения чувств в одинаковом значении, но как символ сосредоточения мыслей Цветаева использует слово «голова», а Ю. Вольт - «мозг».

В 4-й строке Цветаева резко переходит от развернутой метафоры к реализации метонимии «голова», а Ю. Вольт из бытовой метонимии «горечь» образует глагол, который до сих пор употреблялся только в прямом значении. В итоге получилось разное содержание. Цветаева противопоставляет рассудок и чувства, что традиционно для русской поэзии, утверждая, что рассудок может над чувствами возобладать и сердечную боль можно превозмочь разумом, но она и исходит из выражения «рвать сердце», близкое по смыслу к выражению «сердечная боль», в то время как Ю. Вольт изначально указывает на ЧРЕЗМЕРНОСТЬ, ЗАПРЕДЕЛЬНОСТЬ боли, на которую указывает приставка ПЕРЕ- в слове «переполнена». Поэтому «мозг» и «сердце», «рассудок» и «чувства» в стихотворении Ю. Вольт не противопоставляются, а только разграничиваются запятой, объединяясь с помощью общего для них глагола «горчат». Ю. Вольт изображает состояние чрезмерной боли, такой, когда боль поражает не только чувства, но и рассудок, такой, когда душевное волнение сочетается с помрачением сознания, когда действительно можно почувствовать тошноту, привкус горечи во рту, когда может подняться температура и т.д. Таким образом, глагол «горчить» является редким видом глагольной метонимии, образованной на основе бытовой метонимии-имени существительного «горечь» и одновременно используется в своем буквальном значении.

В заключение следует еще раз напомнить, что учение о тропах складывалось в эпоху Античности; развивалось и дополнялось - в Средние века; наконец, окончательно превратилось в постоянный раздел нормативных «поэтик» (учебников по поэтике) - в Новое время. Первые опыты описания и систематизации фигур представлены в античных латинских трактатах по поэтике и риторике (более полно - в «Воспитании оратора» Квинтилиана). Античная теория, по словам М. Л. Гаспарова, предполагала, что есть некоторое простейшее, «естественное» словесное выражение всякой мысли (как бы дистиллированный язык без стилистического цвета и вкуса), а когда реальная речь как-нибудь отклоняется от этого эталона, то каждое отдельное отклонение может быть отдельно и учтено как «фигура». Тропы и фигуры были предметом единого учения: если «троп» - изменение «естественного» значения слова, то «фигура» - изменение «естественного» порядка слов в синтаксической конструкции (перестановка слов, пропуск необходимых или использование «лишних» - с точки зрения «естественной» речи - лексических элементов). Заметим также, что в пределах обыденной речи, не имеющей установки на художественность, образность, тропы и «фигуры» часто рассматриваются как речевые ошибки, но в пределах художественно ориентированной речи обычно выделяются как действенные средства поэтической выразительности. (см. «Поэтический синтаксис. Фигуры.»)

Язык, как каждая самоорганизующаяся система, живёт, подчиняясь двум противоположным тенденциям: охранительной, зафиксированной в языковых нормах, и продуктивной, созидательной, которая путем «расшатывания» норм позволяет языку приспосабливаться к изменяющимся условиям. Одним из таких продуктивных факторов является искусство. Стерильно грамотной и «приглаженной» должна быть речь чиновников, политиков, юристов, дикторов радио и телевидения, газетчиков, а поэтическая речь живет и развивается по иным законам, о чем знали даже древние, и о чём всем нам тоже не следует забывать.

* А. Квятковский, «Поэтический словарь»
М.: «Советская энциклопедия», 1966

* В. М. Огольцев «СЛОВАРЬ УСТОЙЧИВЫХ СРАВНЕНИЙ РУССКОГО ЯЗЫКА (СИНОНИМО-АНТОНИМИЧЕСКИЙ)»
М.: ООО «Русские словари»: ООО «Издательство Астрель», 2001

* Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон «Энциклопедический словарь»
http://infolio.asf.ru/Sprav/Brokgaus/2/2881.htm

* Толковый словарь русского языка. Том 4. Под редакцией Д. Н. Ушакова

* Энциклопедия «КРУГОСВЕТ»
http://www.krugosvet.ru/articles/82/1008286/1008286a1.htm

* Теоретическая поэтика: понятия и определения
Хрестоматия для студентов филологических факультетов
Автор-составитель Н. Д. Тамарченко
http://infolio.asf.ru/Philol/Tamarchenko/hr10.html

* А. Чепурной, «Ромео и Джульета»,
http://humor.21.ru/?id=2063&page=1

* Е.И. Голанова «Надо ли останавливаться перед зеброй?»
http://www.svetozar.ru/lingvo/lexicology/25.shtml

* Р. О. Якобсон «Заметки о прозе поэта Пастернака»
// Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987
http://philologos.narod.ru/classics/jakobson-past.htm

* ЭНИ «Литературная энциклопедия»
http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/

* П. А. Николаев «Художественная речь»
// Курс лекций «Введение в литературоведение»
http://nature.web.ru/db/msg.html?mid=1193081&uri=8.htm

* Е.Б. Сухоцкая «Мотив "зрение" в текстах метаметафористов»
http://www.omsu.omskreg.ru/vestnik/articles/y1998-i4/a081/article.html

* Поэтический синтаксис. Фигуры.

Метонимия

Обычно определяется как вид тропа, в основе которого лежит ассоциация по смежности. Тогда как метафора основывается на сравнении или аналогии таких предметов мысли, которые реально между собой не связаны (так принято думать), независимы один от другого, метонимия основывается на реальной связи , на реальном отношении между предметами. Эти отношения, делающие два предмета мысли логически смежными друг другу, могут быть разных категорий.

1. вещь - материал

Фарфор и бронза на столе, духи в граненом хрустале…

2. содержимое - содержащее

Трещит затопленная печь…

3. носитель - свойство

смелость города берет…

4. создание - создатель

читал охотно Апулея…

5. орудие - его действие, причина - следствие, форма - содержание

театр рукоплещет…

Примеры языковой метонимии встречаются повсюду в повседневной речи: выпить стакан, поставить цветы в воду. Немало примеров и поэтической метонимии :

Сапожком - робким и кротким -

За плащом - лгущим и лгущим...

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

Я навел на нее лорнет и заметил, что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку (Лермонтов),

Если метафору иногда определяют как сжатое сравнение, то метонимию можно было бы определить как своего рода сжатое описание. «Театр рукоплескал» говорим мы вместо «публика, собравшаяся в театре, рукоплескала»; здесь «театр» есть сжатое описание слитного понятия, сосредоточенное на признаке, который существен для данного воззрения: места, объединяющего разнородную толпу лиц и потому определяющего ее как целое. Точно также метонимия «окончить университет»сжимает выражение «курс обучения в университете»; или -- другой пример: «Я три тарелки съел» (Крылов), где образ тарелки не мыслится нами раздельно от ухи, составляющей его содержание, но мыслится здесь лишь единое понятие «три тарелки ухи»; так и в летописном выражении: «унаследовать пот отца своего» мы имеем метонимию одним словом дающую сжатое описание трудов, сопряженных с унаследованной властью.

Синекдоха

Основана на отношениях количества: большее вместо меньшего или меньшее вместо большего. (часть заменяет целое, лат. pars pro toto). Жирмундский и Томашевский считали синекдоху частным случаем метонимии и предлагали не пользоваться этим термином.

Существует два варианта синекдохи:

• 1) использование единственного числа вместо множественного
• - Скажи-ка, дядя, ведь не даром

Москва, спаленная пожаром,

Французу отдана?

(Лермонтов.)

И думал он:

Отсель грозить мы будем шведу.

Здесь будет город заложен

Назло надменному соседу

• (Пушкин)
• 2) определенное большое число, вместо неопределенного множественного

Ослы! Сто раз вам повторять! (слова Фамусова)

Есть еще:

3) вместо целого называется часть, явственно представляющая в данной ситуации целое: «Эй, борода! А как проехать отсюда к Плюшкину?» (Н. Гоголь) - здесь совмещены значения «человек с бородой», «бородач» («мужик») и «борода»

Так, пушкинское «Все флаги в гости будут к нам» трактуется в одной статье и как синекдоха: флаги, вместо корабли, и как метонимия: флаги вместо «купцы разных государств». Очевидно, вся эта зыбкость и сбивчивость терминологии обусловливается тем, что исходят из попыток точно установить предмет, который стоит за данным выражением, что как раз и представляет почти всегда большие принципиальные трудности в силу самой природы словесного (в частности, поэтического) иносказания. В основе своей, однако, синекдохический процесс мысли существенно отличается от метонимического. Метонимия представляет собой как бы сжатое описание, состоящее в том, что из содержания мысли выделяется существенный для данного случая, для данного воззрения элемент. Синекдоха, напротив, выражает один из признаков предмета, именует часть предмета вместо его целого, причем называется часть, а целое лишь соподразумевается; мысль сосредоточивается на том из признаков предмета, на той из частей целого, которая или бросается в глаза, или почему либо важна, характерна, удобна для данного случая. Другими словами, мысль переносится с целого на часть его, и потому в синекдохе (как и в метафоре) легче, чем в метонимии, говорить о переносном смысле образа. Раздельность выражения и выражаемого, прямого и переносного смысла в ней выступает отчетливее, ибо в метонимии отношение предмета к его данному выражению есть, приблизительно, отношение содержания мысли к сжатому ее описанию, в синекдохе -- отношение целого к не только выделенной из него, но и обособленной, тем самым, его части. Эта часть может стоять в разных отношениях к целому. Простое количественное отношение дает наиболее бесспорные синекдохи типа единственного числа вместо множественного, о которых и не встречается разногласий у теоретиков. (Напр., у Гоголя: «все спит -- и человек, и зверь, и птица»). Но в другого порядка отношения могут вскрываться в синекдохе, не делая ее еще метонимией. Исходя из такого разграничения обоих явлений легче избежать колебаний. «Столько-то штыков», «Все флаги» и пр. окажутся тогда синекдохой, независимо от точки зрения на соподразумеваемый предмет, ибо что бы ни разуметь под флагами -- просто-ли корабли, купеческие ли корабли и пр. -- данное выражение указывает лишь один из признаков, одну из частей слитного содержания мысли, которое как целое соподразумевается. Другие примеры синекдохи: «очаг», «угол», «кров» в смысле дома («у родного очага», «в родном углу», «гостеприимный кров»), «носорог» (название животного по одной его части, бросающейся в глаза), «дожить до седых волос» вм. до старости, «до гробовой доски», «лето» в смысле года («сколько лет»), «хлеб да соль», «красненькая» (десятирублевка) и пр.

Метонимические выражения типичны для разговорной речи . Метонимия помогает экономить речевые усилия, слова. По мере повторения они могут дать начало новым значениям слова. Многие слова в их обычном значении имеют метонимическое происхождение. Немец (первоначально- немой, т.е не умеющий говорить по-русски, иностранец, затем только германец)

Ю. Г. АЛЕКСЕЕВ

НЕКОТОРЫЕ СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ
РОМАНА И. А. ГОНЧАРОВА «ОБЛОМОВ»
В ПЕРЕВОДАХ НА АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК

Несмотря на значительный интерес к творчеству И. А. Гончарова во всем мире, большинство зарубежных читателей знакомится с работами писателя в переводах.

Зачастую качество таких переводов оставляет желать лучшего. Например, немецкие гончарововеды отмечают, что необходимо не только перевести и опубликовать письма и эссе писателя на немецкий язык, но и исправить ошибки в имеющихся переводах романов Гончарова или заменить переводы на абсолютно новые .

Отношение самого И. А. Гончарова к переводу своих романов хорошо известно. Во-первых, по воле переводчиков и без ведома автора первая часть романа «Обломов», переведенная в конце XIX века на французский язык, выдавалась за всё произведение . Во-вторых, в своем письме Гончарову «переводчик» Ш. Делен отмечает, что даже в переводе этой части есть «много мест», которые «не удовлетворят» писателя. Кроме того, Ш. Делен «признается», что он «не понял», почему «кузнец Тарас чуть не задохнулся, изнуряя себя паровыми ваннами так, что потом приходилось отхаживать его водой, чтобы привести в чувство» , и просит дать «пояснение» для французского читателя. Неудивительно, что в ответном письме Ш. Делену Гончаров пишет: «Я <···> никогда не ободрял тех, кто мне оказывал честь быть консультантом по переводу моих романов на иностранные языки» .

В этом же письме писатель поясняет причину: «...более или менее верное воспроизведение некоторых национальных типов составляет, быть может,

единственную заслугу моих писаний в этом жанре и <···> эти типы, мало известные за пределами страны, не могут представлять интереса для иностранного читателя» .

Однако, несмотря на вполне понятные национально-культурные различия в восприятии читателями и переводчиками иноязычных литературных произведений, переводчики пытаются достичь максимально возможной адекватности с учетом последних достижений переводоведения. Рассмотренный нами перевод на английский язык Д. Магаршаком лексических единиц в романе «Обломов» , хотя и не свободен от недочетов, но может быть признан достаточно удачным.

Естественно, круг вопросов, стоящих перед переводчиком художественной литературы, намного шире. Только правильной передачей лексики невозможно достичь той же степени эмоционального воздействия на читателя перевода, которой достигает автор произведения на читателя оригинала. Одной из проблем, с которыми он сталкивается, является необходимость учета значения стилистических особенностей произведения и адекватность их перевода на иностранный язык.

Среди стилистических средств в романе И. А. Гончарова «Обломов» выделяются метонимия, метафора и гипербола, более редки случаи литоты, перифразы и эвфемизма. Рассмотрим их переводы на английский язык, выполненные Д. Магаршаком и Э. Данниген . Примеры подобраны методом случайной выборки.

Переводчики практически одинаково переводят случаи литоты и эвфемизмов, очевидно, в силу того, что у встретившегося нам примера эвфемизма есть устоявшийся эквивалент: «падшая женщина» (7, 22) - a fallen woman (8, 34; 9, 44), а лихота имеет специфическую семантико-синтаксическую структуру: ср. «не без лени» (7, 262) - none too eargely (8, 321; 9, 373), т. е. «не слишком охотно »; «не без лукавства» (7, 275) - not without guile (8, 338; 9, 391), т. е. «не без коварства, хитрости »; «привыкли не считать их неудобствами» (7, 100) - even stopped regarding them as such (8, 129) и even ceased regarding them

As such (9, 149), т. е. «даже перестали считать их [неудобства] таковыми ».

Аналогично переводчики не испытывали затруднений при переводе метонимии, когда:

1) название предмета переносилось с материала на изделия из этого материала: «расставляет хрусталь и раскладывает серебро» (7, 60) - placing the glasses and the silver (8, 81), setting out the silverware and crystal (9, 96);

2) название переносилось с места на совокупность его жителей: «там полгорода бывает» (7, 16) - half of town is there (8, 27), half the town goes there (9, 36); «всем домом» (7, 379) - all together (8, 466), т. е. «все вместе », the entire household went together (9, 537-538), т. е. «поехали всем домом вместе »,

3) название переносилось с учреждения на совокупность сотрудников: «наша редакция вся у Сен-Жоржа сегодня» (7, 24) - the whole staff dine at St George’s to-day (8, 37), our editors are all dining at St. George’s today (9, 47), т. е. «вся редакция обедает у Сен-Жоржа »;

При переводе метафоры, гиперболы и перифразы у Д. Магаршака и Э. Данниген обнаруживаются более заметные расхождения. Если в одних случаях переводчики передают значение метафоры практически одинаково близко к оригиналу: ср. «различить нарумяненную ложь от бледной истины» (7, 130) - to distinguish... between the painted lie and the pale truth (8, 162; 9, 190) или ср. «пусть волнуется около него целый океан дряни, зла...» (7, 373) - a regular ocean of evil and baseness may be surging round him (8, 459), a whole sea of evil and depravity could be surging around him (9, 530), то в других случаях Д. Магаршак идет по пути разъяснения метафоры: фразу «они купались в людской толпе» (7, 33) он переводит как enjoyed being among a crowd of people (8, 49), т. е. «им нравилось быть в толпе людей », тогда как у Э. Данниген - they swam with the crowd (9, 60), т. е. «плыли с толпой ». Аналогично фраза «бранила его «старым немецким париком» (7, 363) у Д. Магаршака переведена как scolded him for being “an old German stick-in-the-mud” (8, 446), т. е. бранилась, т. к. он был «старым отсталым немцем », а у Э. Данниген - scolded him for being an “old German periwig” (9, 515), т. е. «старым немецким париком», как и в оригинале.

Рассмотрение передачи гиперболы также выявляет сходства и различия. Некоторые гиперболы переведены одинаково: ср. «отдал бы полжизни» (7.205) - I’d gladly give half my life (8, 253) и I would give half my life (9, 292), а некоторые Д. Магаршак или передает более адекватно оригиналу: «за сто верст от того места» (7, 330) - a hundred miles away (8, 405), т. е. «за сто

миль » (ср. far away (9, 469), т. е. «далеко »), или переводит более глубоко и рельефно: «спину и бока протер, ворочаясь» (7, 134) - I’ve worn myself to a shadow worrying about it (8, 167), т. е. буквально «превратился в тень, беспокоясь об этом » (ср. I’ve worn myself out over these troubles (9, 196), т. е. «измотался из-за проблем »).

При переводе перифразы «До седых волос, до гробовой доски» (7, 144) переводчики не смогли в некоторой степени избежать сохранения непрямого обозначения явлений: ср. Yes, till old age till the grave (8, 180), т. е. «до старости, до могилы », в этом переводе прямо указывается на возраст, теряется перифраза «до седых волос», и Till you grow gray - till you are laid in the grave (9, 209), т. е. «пока не поседеешь, пока не положат в могилу », что кажется несколько прямолинейным указанием на смерть.

Таким образом, в переводах романа И. А. Гончарова «Обломов» у Д. Магаршака и Э. Данниген не в полной мере прослеживается тенденция к сохранению стилистических особенностей авторского текста, несмотря на то, что большая часть стилистических средств передана вполне адекватно. Незначительное количество подобных погрешностей в рассмотренных переводах позволяет надеяться на то, что при работе над новыми переводами удастся избежать подобных недочетов и учитывать не только культурологическую дистанцию между автором романа и читателями перевода, но и принять во внимание стилистические особенности авторского текста.

Выразительные средства предназначены для создания необыкновенного мира в литературных произведениях, но и в повседневной жизни люди, не замечая, пользуются ими. Выразительные средства русского языка по-другому называются тропами или фигурами.

Что такое метонимия

Одним из средств речевой выразительности является метонимия, что в переводе с греческого языка означает "замена или переименование". Метонимия – троп, означающий замену одного слова другим, с которым возникает ассоциация. Также это понимается как переносное значение словосочетания. В этом случае необязательно, что переносное слово имеет сходство с предметом, понятием либо действием. Метонимия предполагает смежность понятий и предметов, которые друг на друга непохожи. К таким «разным предметам» можно отнести жильцов одного дома и сам дом («весь дом начал уборку территории» или «весь дом сдал подъезда»).

Метонимию часто путают с еще одним тропом – метафорой. Это не удивительно, ведь метафора тоже является переносным значением того или иного словосочетания или предмета, но только похожим, а метонимия – замена на смежные слова. Суть этого речевого средства заключается в назывании важного признака явления или предмета, а не целого значения. Так, к примеру, «не пущу тебя даже на порог» понимается не в прямом смысле, а в этом случае порог означает дом.

Русские поэты и писатели часто использовали метонимию в своих произведениях. Например, пара строк из произведения Александра Сергеевича Пушкина:

Читал охотно Апулея

А Цицерона не читал

То есть, названы лишь имена философов, хотя точнее было бы употребить именно их труды.

Виды метонимии

В зависимости от смежности, связывающей понятия или действия, используют метонимию временную, пространственную или значимую (логическую).

1. Метонимия пространственного вида означает переносное значение тех или иных предметов, помещений по пространственному расположению или значению. Например, когда название здания привязывается к людям, живущим или трудящимися на его территории. «Большой завод», «высокий дом», «просторный зал», здесь название помещений имеет прямое понимание, а «весь завод получил премию» или «весь город вышел на митинг» означает, что главное слово показывает не место и помещение, а конкретно людей.

2. Временной вид метонимии означает, что одно и то же явление или предмет может иметь прямое или переносное значение, то есть, с одной стороны, это действие, а с другой - готовый результат. К примеру, слово «резьба», а в переносном значении «украшено резьбой», «книжное издание» в переносе «яркое издание» (то есть готовая книга). Словосочетания и выражения, обозначающие временной отрезок, могут обозначать событие, происходящее в этот отрезок времени.

3. Логическая метонимия является самым часто встречающимся видом. Вещество переносится на предмет («выставка картин», «выиграл серебро или бронзу на соревнованиях»). Действие переносится на вещь, к примеру, атаки и люди, совершающие нападение. Предмет переносится на объем. Например, прямое значение «разбил банку», «потерял вилку» и переносное значение «съел три ложки», «выпил две кружки», «истратил целое ведро».

К разновидностям метонимии относится синекдоха, которая означает переносное или выражения по средству, которое образуется из его частей.

МЕТОНИМИЯ — вид тропа, употребление слова в переносном значении, словосочетание, в котором одно слово замещается другим, как в метафоре, с тем отличием от последней, что замещение это может производиться лишь словом, обозначающим предмет (явление), находящийся в той или иной (пространственной, временной и т. д.) связи с предметом (явлением), которое обозначается замещаемым словом; например: «Все флаги будут в гости к нам», где флаги замещают корабли (часть заменяет целое, pars pro toto). Смысл метонимии состоит в том, что она выделяет в явлении свойство, которое по своему характеру может замещать остальные.

Таким образом метонимия по существу отличается от метафоры, с одной стороны, большей реальной взаимосвязью замещающих членов, а с другой — большей ограничительностью, устранением тех черт, которые не даны в данном явлении непосредственно. Как и метафора, метонимия присуща языку вообще, но особенное значение имеет в художественно-литературном творчестве, получая в каждом конкретном случае свое классовое насыщение и использование.

Метонимия основана на замене слов «по смежности» (часть вместо целого или наоборот, представитель класса вместо всего класса или наоборот, вместилище вместо содержимого или наоборот и т. п.), а метафора — «по сходству». Частным случаем метонимии является синекдоха.

В ранней советской литературе попытку максимального использования метонимии и теоретически и практически дали конструктивисты, выдвинувшие принцип так называемой «локальности» (мотивировку словесных средств темой произведения, то есть ограничение их реальной зависимостью от темы). Однако эта попытка не была достаточно обоснована, поскольку выдвижение метонимии в ущерб метафоре незакономерно: это два различных пути установления связи между явлениями, не исключающие, а дополняющие друг друга.

Если принять, что смежность в метонимии всегда так или иначе связана и с внутренней зависимостью, то и такая характеристика но может считаться вполне исчерпывающей сущность предмета, так как и в синекдохе отношение выражения к выражаемому не может быть ограничено одной внешней связью или смежностью части предмета и его целого. Все дело в том, что в основу определения метонимии должен быть положен какой-то иной принцип, который дал бы возможность обособить самую ее природу от логической и психологической природы и метафоры и синекдохи.

Такой принцип пытаются найти, сосредоточив исследование на самых психических процессах, которые вызывают то или иное выражение. Справедливо полагают, что, исходя из одних только статических результатов, трудно избежать произвольности и противоречий в определениях природы явления.

С этой точки зрения были сделаны попытки установить иного порядка различение между метонимией и родственною ей синекдохою. Последняя как бы отправляется от части (или признака) предмета, которая бросается в глаза, заслоняет собой целое: «Носорог», название диковинного зверя, «заплатанной», у Гоголя про Плюшкина, — характерные синекдохи, где часть выдвинута на первый план, а целое лишь соподразумевается. Метонимия же идет непременно от целого; которое так или иначе уже присутствует в сознании; она есть как бы явление сгущения мысли о целом в отдельное слово или выражение; здесь выражающее не столько замещает выражение, сколько выделяется, как существенное, в слитном содержании мысли. «Читал охотно Апулея»(Пушкин) означает только одно: сочинения (роман) Апулея; для определенного содержания мысли здесь существенно то, что выражается выделенным словом «Апулей» — это конститутивный, образующий элемент данной мысли. «Писать маслом» говорят художники вместо «масляными красками», в отличие от других красок немасляных, причем под маслом здесь не разумеется никакого особого масла, независимого от масляных красок.

Вот почему метонимию можно характеризовать, и в согласии с этимологией этого слова, как своеобразное именование, переименование предмета сложного логического или материального состава по существенному, вообще или для данного воззрения на него, конститутивному его элементу. И вот почему, если метафору иногда определяют как сжатое сравнение, то метонимию можно было бы определить как своего рода сжатое описание. «Театр рукоплескал» говорим мы вместо «публика, собравшаяся в театре, рукоплескала»; здесь «театр» есть сжатое описание слитного понятия, сосредоточенное на признаке, который существен для данного воззрения: места, объединяющего разнородную толпу лиц и потому определяющего ее как целое. Точно также метонимия «окончить университет»сжимает выражение «курс обучения в университете»; или — другой пример: «Я три тарелки съел» (Крылов), где образ тарелки не мыслится нами раздельно от ухи, составляющей его содержание, но мыслится здесь лишь единое понятие «три тарелки ухи»; так и в летописном выражении: «унаследовать пот отца своего» мы имеем метонимию одним словом дающую сжатое описание трудов, сопряженных с унаследованной властью.

Виды метонимии

• общеязыковая
• общепоэтическая
• общегазетная
• индивидуально-авторская
• индивидуально-творческая

Синекдоха

Синекдоха (др.-греч. συνεκδοχ? — соотношение, дословно — «сопонимание») — троп, разновидность метонимии, основанная на перенесении значения с одного явления на другое по признаку количественного отношения между ними. Обычно в синекдохе употребляется:

1. Единственное число вместо множественного: «Всё спит — и человек, и зверь, и птица ». (Гоголь);
2. Множественное число вместо единственного: «Мы все глядим в Наполеоны ». (Пушкин);
3. Часть вместо целого: «Имеете ли вы в чём-нибудь нужду? — В крыше для моего семейства». (Герцен);
4. Целое вместо части: «Разнонаправленно открылась Япония ». (Биржевые новости); (вместо: акции на Токийской бирже ); «Германия избежала поражения в матче с Австралией». (Спорт); (вместо: сборная Германии по футболу );
5. Родовое название вместо видового: «Ну что ж, садись, светило ». (Маяковский) (вместо: солнце );
6. Видовое название вместо родового: «Пуще всего береги копейку ». (Гоголь) (вместо: деньги ).

Синекдоха — вид тропа, в основании которого лежит отношение части к целому. Синекдоха иногда рассматривается как разновидность метонимии и действительно есть немало случаев, где трудно дифференцировать оба эти тропа.

Например, выражение: «столько-то голов скота» принято определять как бесспорную синекдоху: голова вместо целого животного, но совершенно аналогичное выражение «столько-то штыков», в смысле солдат, употребляемое как и первое при исчислении, приводится часто как пример метонимии на том основании, что здесь имеется отношение орудия к действователю.

Одно и то же выражение сплошь да рядом определяется одним и тем же теоретиком то как синекдоха, то как метонимия в зависимости от точки зрения на него. Так, пушкинское «Все флаги в гости будут к нам» трактуется в одной статье и как синекдоха: флаги, вместо корабли, и как метонимия: флаги вместо «купцы разных государств». Очевидно, вся эта зыбкость и сбивчивость терминологии обусловливается тем, что исходят из попыток точно установить предмет, который стоит за данным выражением, что как раз и представляет почти всегда большие принципиальные трудности в силу самой природы словесного (в частности, поэтического) иносказания.

В основе своей, однако, синекдохический процесс мысли существенно отличается от метонимического. Метонимия представляет собой как бы сжатое описание, состоящее в том, что из содержания мысли выделяется существенный для данного случая, для данного воззрения элемент. Синекдоха, напротив, выражает один из признаков предмета, именует часть предмета вместо его целого (pars pro toto), причем называется часть, а целое лишь соподразумевается; мысль сосредоточивается на том из признаков предмета, на той из частей целого, которая или бросается в глаза, или почему либо важна, характерна, удобна для данного случая. Другими словами, мысль переносится с целого на часть его, и потому в синекдохе (как и в метафоре) легче, чем в метонимии, говорить о переносном смысле образа.

Раздельность выражения и выражаемого, прямого и переносного смысла в ней выступает отчетливее, ибо в метонимии отношение предмета к его данному выражению есть, приблизительно, отношение содержания мысли к сжатому ее описанию, в синекдохе — отношение целого к не только выделенной из него, но и обособленной, тем самым, его части. Эта часть может стоять в разных отношениях к целому.

Простое количественное отношение дает наиболее бесспорные синекдохи типа единственного числа вместо множественного, о которых и не встречается разногласий у теоретиков. (Например, у Гоголя: «все спит — и человек, и зверь, и птица»). Но в другого порядка отношения могут вскрываться в синекдохе, не делая ее еще метонимией. Исходя из такого разграничения обоих явлений легче избежать колебаний, — поскольку они вообще до конца преодолимы, — в определениях тропической природы того или иного выражения, вроде тех, о которых шла речь выше. «Столько-то штыков», «Все флаги» и пр. окажутся тогда синекдохой, независимо от точки зрения на соподразумеваемый предмет, ибо что бы ни разуметь под флагами — просто-ли корабли, купеческие ли корабли и пр. — данное выражение указывает лишь один из признаков, одну из частей слитного содержания мысли, которое как целое соподразумевается.

Другие примеры синекдохи: «очаг», «угол», «кров» в смысле дома («у родного очага», «в родном углу», «гостеприимный кров»), «носорог» (название животного по одной его части, бросающейся в глаза), «Эй, борода!», «Заплатанной» (у Гоголя про Плюшкина); «дожить до седых волос» вм. до старости, «до гробовой доски», «лето» в смысле года («сколько лет»), «хлеб да соль», «красненькая» (десятирублевка) и прочие.